| | Ничего не подозревавшая старуха даже не обернулась назад. Она изо всех сил стегала мухортовороных в полной надежде, что выскочила из города незаметно и теперь, возможно, скроется в широкой степи. Вскоре и в самом деле ханская позолоченная повозка, стремительно катя по дороге, растворилась в утреннем зыбком мареве.
Ловкость, с которой Карлыга догнала повозку и вытащила из нее девушку, видели все трое ее боевых товарища. Караманбатыр выскочил на коне ей навстречу и встретил Карлыгу восторженными восклицаниями.
— Пайпай, душа моя Карлыга!—закружил он на коне вокруг нее.— Мне так весело, будто не ты, а я сам обморочил голову этой старухе! Ну и ловка же ты! Ловка и сильна, ничего не скажешь! Но сама знаешь, батыр должен пройти испытание и на щедрость! Сауга, Карлыга! Предъявляю права на твою добычу, Карлыга! Посмотрю, так ли ты щедра, как смела?
Лицо Карамана расплылось в улыбке, и глаза его не отрывались от красавицы Каникей.
Карлыга словно пронзила Карамана своим взглядом.
— Сравнила бы тебя с тростником, буйно разросшимся на болотной воде, но ты оскорбишься, Караман! Я сравнила бы тебя с колючкой, не ведающей, что такое почки, но ты скажешь: очернили тебя! Но ты, кажется, только и знаешь, что жить с протянутой рукой! Можно подумать, что все, чем ты сейчас обладаешь, ты добыл, благодаря сауга! Можно подумать, что я гоняю Тарлана так, что он весь в мыле, только для того, чтобы обогатить или осчастливить какогото киятского батыра! К слову сказать, ты ведь домогаешься и меня!
Караман то бледнел, то краснел, слушая безжалостные слова Карлыги. В замешательстве отъехал от нее, но потом снова вернулся.
Тяжелые слова сказала ты мне, Карлыга!—промолвил он в ответ.— Думаешь, я не понимаю тебя? Но разве Кобланды не сказал однажды, что ты для него не добыча, а друг, которому обязан жизнью? Перешел он мне дорогу этими словами. Не посмел я тебя тронуть, ждал, когда сама выкажешь свои чувства. Отдай мне Каникей и будь свободна, Карлыга!
Горячие слезы брызнули из глаз Карлыги, когда она услышала слова, извещающие ее о долгожданной свободе. Брызнули слезы из черных очей и попадали на густую черную гриву Тарлана. Она вручила пленницу Караману и, получив свободу, с мольбой посмотрела на Кобланды, стоящего в стороне. Все свое чувство, всю свою страсть, всю любовь вложила девушка в этот взгляд. А батыр глядел на город, в котором томились его близкие, его соплеменники, всю ночь ожидавшие сигнала к выступлению.
Теперь, когда их стало четверо, словно бы образовался хоть невесть какой, но аул, и у молодых людей завязался разговор, родились шутки, зазвучал смех. Особенно оживленной была красавица Каникей, которая наконецто избавилась от опеки старой привередливой матери. На лице девушки играл яркий румянец, и она то и дело звонко и весело смеялась, слушая Караманбатыра. Да и было ей отчего смеяться— вовсю разошелся Караман. Стоило ему только разомкнуть уста, как сыпались шутки, достаточно было шевельнуть языком, как рождались неожиданные остроты. Похоже, красавица Каникей пришлась по сердцу джигиту: он старался понравиться ей. А Каникей оказалась открытой и доверчивой девушкой. Недолго думая, она перебралась на правое колено Карамана, завладела его, как всегда туго набитым едой коржуном, перебрала содержимое и, вынимая оттуда то или иное лакомство, под смех всей компании, принялась угощать батыра. Делала она это балуясь, словно ребенок, непринужденно, сама в свою очередь подшучивая над Караманом. Всем стало легко на душе.
Между тем погасла утренняя звезда Шолпан, наливаясь золотом, посветлело небо. Кобланды встряхнулся, пружинистым движением поднялся с места. За ним засобирались и остальные: облачились в доспехи, прикрепили к поясам мечи и сабли, взяли копья, подтянули подпруги коней.
Ну, батыры, выступаем!—сказал Кобланды, садясь на затанцевавшего сивочалого.
Вскоре они были у крепостных ворот. Грозный боевой клич Кобланды, раздавшийся под стенами, разнесся на расстояние семидневнего пути кочевья. Алые лучи зари играли на знамени батыра. |
2