| Кызыл-ер безмятежно возлежал на деревянном ложе, до отвала насытившись мясом, поданным слугами в нескольких огромных астау — деревянных блюдах; мясо он запил холодным кумысом.
Кызыл-ер не любил, когда его тревожили по пустякам. Но сегодня он находился в добром расположении духа. Слуге, испуганно вбежавшему в дом, можно сказать, повезло; Кызыл-ер и глазом не повел в его сторону.
- Ойбай! Там пришел какой-то молодой воин!..— выпалил между тем слуга.— Не воин, а настоящий лев!.. Страх берет от одного взгляда на него!
Кызыл-ер рассмеялся гулким смехом, раздался звук, будто кто-то перекатывал по камням пустую бочку, обтянутую сухой верблюжьей шкурой.
Несчастный, напугался, увидев какого-то мальчишку!— Кызыл-ер лениво перевернулся на другой бок: под-огромным телом заскрипели доски.— Неохота мне подниматься из-за какой-то стрекозы. Если он так храбр, что заявился к моему жилью, пусть войдет в дом! Дуну я на него — он вылетит обратно.
Кобланды, видя, что Кызыл-ера не докличешься на поединок, не выдержал и вбежал в дом.
— А-а, так это ты пищал за моими дверьми, словно сурок?— Кызыл-ер небрежно двинул подбородком в сторону Кобланды, не удостаивая его взглядом.— Ну-ну, повизжишь ты у меня сегодня!.. Ну, ладно, малыш, я только что пообедал, и лень одолела меня. Да ты не дуйся! Я найду для тебя дело. Вот, если силенок хватит, поборись с моей ногой.
И Кызыл-ер, посмеиваясь, поднял кверху толстую, будто дуб, правую ногу.
Кобланды вскипел весь от неслыханного оскорбления. Глаза мальчика налились кровью. Он лихорадочно оглянулся вокруг и увидел волосяной аркан, длиной в шестьдесят кулашей, который был собран в кольца и висел на косяке двери. Кобланды сорвал аркан с гвоздя, в одно мгновение накинул петлю на правую ногу Кызыл-ера, шагнул за порог, вскочил на коня, пустил его с места вскачь. Не ожидавший такого оборота событий Кызыл-ер оперся о землю обеими руками и попытался было вырваться из петли, но от резкого толчка ударился головой о порог. Оглушенный, он больше не мог противостоять Кобланды и огромной, обмякшей тушей потащился за стремительно скачущим конем, оставляя за собой глубокую борозду на земле. Густая пыль поднималась за ним к небу.
Кобланды прихватил конец аркана ногой, плотней прижал его коленом к боку коня и поскакал к зарослям. Колючки разодрали жирную тушу Кызыл-ера, вонзились ему в легкие и почки. После этого Кобланды бросил скакуна высоко в горы, затем погнал его вниз, в ущелья. Раскалывались на мелкие кусочки валуны, попадавшиеся на пути, от огромной туши Кызыл-ера, разлетались на мелкие щепки вековые деревья, которые не в силах был вырвать даже ураган. Пронзительный крик кизилбаша, раздавшийся в долине, взлетел над горами; стон, который он исторгнул из груди, пересчитывая боками камни в горах, заполнил долины. Спустя некоторое время Кызыл-ер судорожно дернулся раз-другой и навеки затих.
Кортка-слу, не находившая себе места с тех пор, как Кобланды поехал к Кызыл-еру, стояла на холме и всматривалась в степь, когда вдали показался всадник. Это был Кобланды, который тащил на длинном аркане мертвое тело своего соперника. Поднимая столб пыли, он поскакал к холму и, будто тушу козла, отвоеванного на кокпаре, бросил тело Кызыл-ера перед Кортка-слу. Она вскрикнула от радости и со всех ног побежала к отцу, торопясь сообщить ему о победе своего жениха над грозным Кызыл-ером.
Облегченно вздохнул и Коктим-Аймак, потерявший покой и сон от страха. Он понимал, что в случае победы Кызыл-ера ему не сносить головы за то, что решил отдать свою дочь за чужеземца. Отлегло у хана от сердца, когда он увидел наконец поверженным человека, который не считался с ним и грозился даже лишить его престола. Коктим-Аймак повелел продолжать пиршество, и торжества разгорелись с новой силой. Глубоко удовлетворенный бесстрашием своего зятя, хан Коктим-Аймак решил проводить дочь Кортка-слу к своим новым родственникам с особенными почестями.
В приданое дочери хан Коктим-Аймак дал юрту, отделанную снаружи серебром, а внутри расшитую золотом, распорядился навьючить казну на сорок красных могучих наров, а в прислуги молодым выделил сорок рабов и сорок рабынь. В час раннего утра, едва погасла звезда Шолпан, небольшой, но богатый караван вышел с дворцовой площади и направился на родину Кобланды.
Хан Коктим-Аймак в сопровождении своих нукеров проводил молодых на расстояние ягнячьего перехода.
- Сын мой!—сказал он, целуя на прощанье Кобланды в лоб.— Запомни, ты дорог мне не меньше моей единственной дочери. Тебе я обязан тем, что обрел на старости лет спокойствие. Приданое Кортка-слу получила сполна. А вот перед тобой я в долгу, сынок. Хочу расплатиться с тобой. Взгляни на небо, сын мой! Видишь четыре тучки, собравшиеся вместе? Их я отдаю тебе. Не удивляйся, Кобланды, сначала узнай, в чем суть моего подарка. Не думай, что это обыкновенные летучие тучи, каких немало в природе. Нет, они необыкновенные. Летом одна из них родится на солнечной стороне и заслонит тебя от опаляющих лучей. Другая появится зимой с подветренной стороны и защитит тебя от холода. Третья будет лететь над врагом, это послужит для тебя сигналом о надвигающейся опасности. Четвертая станет символом дружеских уз двух наших народов. Вот что я хотел тебе сказать на прощанье, мой сын. Передай мои приветствия и добрые пожелания моим сватам — Тохтарбаю и Аналык. Доброго пути, дети мои!
Караван, растягиваясь, направился в сторону далеких гор Караспан. Кобланды на темно-гнедом держался впереди. Он несколько дней не сходил с седла.
Время от времени Кобланды подъезжал к повозке с крытым золоченым верхом, запряженной парой бурых лошадей, на которой, скрывая ясный лоб от солнечных лучей и белое лицо от степных ветров, ехала Кортка-слу, справлялся о ее настроении и снова удалялся от каравана. Он торопился в родные края, которые покинул впервые в своей жизни.
Однажды в полдень на пути каравана встретился многочисленный табун. Встревоженные караваном лошади, беспокойно фыркая, раздались по обе стороны, освобождаяя дорогу. Кортка-слу выглянула из повозки и быстрым взглядом окинула лошадей. Табун весь был из тучных нежеребых кобылиц, коней, на которых хоть сейчас вскочи и мчись в бой, из жеребцов, способных выдержать самый долгий, изнурительный поход. Это был табун, каких поискать по белу свету, невозможно было глаз оторвать от него. Кони часто фыркали и стригли ушами, нетерпеливо били передними ногами землю. Кортка-слу вдруг увидела в самой середине табуна серо-пегую кобылу, и тут же переменилась в лице. Будто какая-то неведомая сила коснулась ее. Она тотчас остановила повозку, откинула обтянутую шелком дверцу и, волнуясь, подозвала к себе Кобланды. Как только батыр подъехал к ней, Кортка-слу вышла из повозки и, аккуратно ступая серебряными на тонких высоких каблуках кебисами по песку, обошла вокруг кобылы. Еще раз внимательно пригляделась к ней. Кобланды, чувствуя, что Кортка-слу неспроста так приглядывается к лошади, подошел к ней поближе.
— Мой повелитель, не знаешь, кому принадлежит этот табун? —спросила его Кортка-слу, дыша часто и прерывисто. Вид у нее был очень взволнованный.— Узнай, кто хозяин табуна, и во что бы то ни стало заполучи эту серо-пегую кобылу. Не отступай от своего, если даже ради этого придется отдать ему меня!
Кобланды улыбнулся.
— Ради тебя я рисковал головой, Кортка-слу, и лишиться тебя из-за какой-то кобылы? Не дешево себя ценишь?—пошутил он, но тут же сказал серьезно: — Табун этот принадлежит моему дяде Салимбаю. Он души не чаял во мне. Если за время моего отсутствия не переменил свой нрав и не стал скрягой, то уж за одной кобылой он не постоит.
Услышав ответ Кобланды, Кортка-слу заметно успокоилась.
— Мой батыр!—обратилась она к Кобланды.— В народе говорят: конь — крылья джигита. Твой темно-гнедой не из настоящих боевых коней. Он растеряется, оказавшись в коварном вражеском окружении, бросит тебя под градом смертоносных стрел. Тулпар, достойный настоящего батыра, зачат в утробе серо-пегой кобылы. Выслушай меня внимательно, Кобланды! Если меня не обманывает чутье, эта кобыла принесет серо-чалого жеребенка, который, повзрослев, станет великим сиво-чалым скакуном. Ему уготовано стать твоим боевым конем, твоим самым близким другом. |