| | Табуны отборных серопегих лошадей, принадлежащие хану Кобикти, разбившись на десятки косяков, выпасались в ночном у берега озера Куба, богатом зеленым тростником. Кобланды и Караман выскочили на них под самое утро, и по тамгам, чернеющим на крупах животных, признали в них лошадей, уведенных из казахских аулов. Батыры, не мешкая, стабунили лошадей и погнали их в сторону Кызылкала.
Среди лошадей, попавших в руки батыров, находился знаменитый тулпар по кличке Тарлан, на котором ездил только сам хан Кобикти, считавшийся даже в старости могучим, никем не превзойденным воином. Не успели Кобланды и Караман отъехать далеко, как Тарлан отделился от остальных лошадей. Длиннохвостый и густогривый, сивый тулпар искоса, с недоверием поглядел на всадников и, подняв сухую длинную голову к небу, зевнул во всю пасть. Потом гулко заржал и, держа хвост на отлете, как это могут делать только кони с богатым густым хвостом, во весь опор помчался назад, к городу. Оба батыра бросились вдогонку за тулпаром, но безнадежно отстали. Кобланды натянул поводья, вспомнив слова Корткаслу о том, что Тайбурылу, чтобы стать истинным тулпаром, не хватило сорока трех дней. Он повернул назад, понимая, что гнаться за Тарланом ему нет никакого смысла.
Путь лежал неблизкий, солнце припекало, и Кобланды решил переждать зной и немного отдохнуть. Батыры загнали табун в одно из ущелий. Кобланды разнуздал Тайбурыла, положил под голову седло и уснул, а Караман остался на карауле, чтобы враг не застал их врасплох.
К тому времени Тарлан достиг города, и по его встревоженному виду старый Кобикти догадался, что на его отборные табуны напал противник. Он оседлал Тар лана, рвущегося в бег, прижал бедром к боку коня палицу с окованным набалдашником величиной с конскую голову и, молча, грозно хмуря брови, тронул поводья.
Старый воин знал степь, как свои пять пальцев, да и след огромного сводного табуна отпечатался широкой полосой, лежал перед ним, словно белая накатанная дорога. Не подоспел полдень, когда хан Кобикти увидел своих лошадей, сбившихся в ущелье. Вне себя от ярости, он направил коня к Караману, стоявшему на часах, охраняя табун.
— Эй, ты что, полагаешь, в моей стране перевелись батыры и можно гулять по ней безнаказанно?—закричал Кобикти, обращаясь к Караману.— Иль думаешь, тут скот ходит без присмотра и его можно спокойно прибрать к рукам? Кто ты таков, что посмел нарушить мой покой? Или ты из тех, кто ищет несчастья на свою голову? Если оно так, то ты не промахнулся! У меня от безделья давно руки чесались. Сейчас я сверну твою хилую шею.
— Эй, Кобикти!—ответил ему Караманбатыр.— Ты пошире раскрой свои узкие глаза, может быть, тогда поймешь, кто стоит перед тобой! Пришел час расплаты, Кобикти! Разве не ты, Кобикти, поверг мою мирную страну в бездну горя и слез? Разве не ты, Кобикти, пустил огонь в мои зеленые луга и превратил их в пустыни? Если я и угнал табун серопегих, то лошади эти были нашим достоянием! Теперь осталось убить тебя самого, чтобы избавиться от извечного врага!
Караман дал коню шенкеля и устремился на хана Кобикти, молча выслушавшего его слова. Но ударить хана копьем он не успел: Кобикти одним взмахом палицы выбил оружие из его рук. Караман ловко повернулся в седле и схватил хана за предплечье. Кобикти тоже был не из слабых — сгреб Карамана за шею. Долго боролись оба воина, пытаясь стащить друг друга с седла. Одно время Караман начал было подминать Кобикти под себя, но от тяжести двух громадных батыров конь его упал на колени, и Кобикти вырвался из его рук. И не только вырвался, а успел в мгновение ока перетащить Карамана к себе, прихватил его ногой и намертво прижал его путлищами к боку своего коня. Не успел Караман опомниться, как Кобикти заковал его руки и ноги в стальные кандалы и бросил наземь.
Кобланды спал невдалеке, на расстоянии длины аркана и, конечно, хан Кобикти услышал его богатырский храп, раздававшийся изза камней. Он пустил Тарлана крупным шагом, приблизился к спящему Кобланды и, увидев его необычайно могучее тело, невольно остановился.
«Да, сложен, как лев!—подумал Кобикти, чувствуя, как его охватывает беспокойство. Пожалуй, его нужно брать сонного! С таким нелегко будет справиться, если проснется и возьмется за оружие».
Хан Кобикти накинул на Кобланды девятислойную стальную сеть и туго спеленал его. Забрал все оружие и доспехи Кобланды, сложил их в стороне и только после этого ткнул копьем спящего батыра, заорал:
— Вставай! Быстро!..
Кобланды даже не пошевелился во сне. Он и не почувствовал звериного окрика Кобикти, от которого содрогнулась земля. Кобикти воткнул острие копья в тело Кобланды на целых полвершка, и только тогда батыр открыл глаза и спросонья потянулся, отчего лопнули пять из девяти слоев стальной сетки, которой он был стянут. Кобикти это поразило. Поразило, но не вызвало в нем жалости. Он свесился с седла и заковал руки и ноги батыра еще и в кандалы. Не помешает, подумал осторожный старик. Затем отогнал в табун скакунов, на которых ездили Кобланды и Караман, вернулся с крупным крепконогим жеребцом, навьючил обоих батыров на него и не спеша направился к городу.
В час полуденной молитвы хан Кобикти въехал в крепостные ворота и, остановившись у дворца, окликнул дочь Карлыгу — нежнолицую девушку с тонким красивым носом и карими глазами.
— Карлыга, ты дома, солнышко мое?. Проследи, чтоб отвели в темницу этих двух несчастных, дерзнувших назваться моими врагами! Бог даст, прибудут сваты, сыграем твою свадьбу и, когда ты отправишься в дом мужа, они — эти двое — будут сопровождать караван, навьюченный твоим приданым. Они станут твоими рабами! Не жалей их! Держи в черном теле и изредка корми сушеным куртом, чтобы стали смирными и послушными!
Карлыга подошла, плавно ступая, взглянула на связанного Кобланды, и у нее от волнения перехватило дыхание. Она замялась, трепет, родившийся в груди, ударил огнем в лицо, алый румянец залил ей щеки. Но девушка быстро взяла себя в руки. Не проронив ни слова в ответ отцу, Карлыга отвела обоих пленников в каменную темницу.
Хан Кобикти, опьяненный удачей, в тот же час собрал горожан и объявил:
— Я пленил знаменитого казахского батыра Кобланды, и теперь нет никого, кто смог бы противостоять мне! Вся казахская земля, все богатство казахов теперь в моих руках! В честь победы над батыром Кобланды повелеваю сейчас же начать пир.
— Войдя во дворец, Кобикти вызвал к себе единственного сына Биршимбая, чтобы переговорить с ним наедине.
— Сын мой, Биршимбай, зажглась и твоя звезда!—обратился к нему хан Кобикти.— То, что ты молил у неба, сбылось на земле! Немедленно отправляйся к джунгарскому хану Алшагыру, сообщи ему об участи Кобланды! Алшагыр будет на седьмом небе от твоей вести. А в подарок за радостную весть проси у него руки его сестры Каникей, в которую ты давно влюблен!—Кобикти довольно рассмеялся.— На этот раз он расщедрится...
Биршимбай, не откладывая поездку надолго, поспешил к джунгарам.
Карлыга вернулась во дворец сама не своя. С того самого мгновения, как она увидела казахского батыра Кобланды, сердце юной девушки потеряло покой. Ее словно коснулся горячий огонь. Перед взором стояло гордое и красивое лицо Кобланды, которому теперь была уготована горькая, унизительная участь узника. Девушке стало жаль джигита. Неожиданно она вспомнила предсмертные слова матери своей Гулаим, которые несчастная женщина долго берегла в глубине души:
Милая дочь, зеница моих очей! Ты должна знать, что меня еще девушкой насильно привезли сюда из казахской степи. Всю жизнь я скучала, рвалась в родные края, но мне не довелось увидеть родину хотя бы краешком глаза. Я умираю от тоски, доченька!—Гулаим говорила, задыхаясь, с трудом, и в голосе ее слышалась мольба.— Заклинаю тебя: если ты считаешь меня своей матерью, найди свою настоящую родину! Там живут наши родственники. Твой отец Кобикти подверг меня жестоким мучениям. На моих глазах он заколол копьем мою родную мать и насильно увез меня на чужбину. Потом родилась ты, доченька!.. Если ты уважаешь меня, свяжи свою судьбу с какимнибудь казахским джигитом. Это мое единственное желание, доченька!..
То ли запали в душу стенания матери, то ли ударил срок, когда девичье сердце томится и ждет, ищет чтото свое, сокровенное, но всю ночь Карлыга не сомкнула глаз. Ее било словно в лихорадке. Пуховая подушка до утра не раз окропилась горячими слезами. |
1
